Поводом к написанию этого эссе стал недавний довольно категоричный призыв перенести расположенный на Тоомпеа Александро-Невский собор.
Среди прочих аргументов звучало, что храм портит силуэт города, а его удаление с нынешнего места стало бы нашим коллективным «ответом» политике России на оккупированных территориях Украины.
Часть коллективной памяти
Если говорить о силуэте Таллинна, то здесь, пожалуй, стоит спросить: а не портят ли его скорее возведенные за последние тридцать лет в центре города небоскребы? Может, стоит что-то сделать именно с ними? Почему небоскребы стали неотъемлемой частью облика Таллинна, а православный собор на Тоомпеа периодически оказывается в центре споров?
Между тем, просматривая статьи, опубликованные в Эстонии после восстановления независимости, я не нашел ни одного весомого материала, где бы утверждалось, что Александро-Невский собор как архитектурное сооружение портит вид Таллинна. Зато есть немало текстов о том, что бетонно-стеклянные высотки, стремительно растущие в центре, меняют панораму города со стороны моря, и при строительстве новых зданий следует учитывать этот риск.
Сегодня, конечно, к помпезным новостройкам уже привыкли, и сносить их никто не спешит – несмотря на то, что архитектурно они значительно уступают в выразительности собору на Тоомпеа.
С другой стороны, стоит отметить, что Александро-Невский собор является частью силуэта Таллинна уже с 1900 года и таким образом внес свой вклад, например, в создание знаменитых городских открыток, узнаваемую картинку на банке ревельских (или таллиннских) килек, а также в продвижение нашего Старого города как туристического направления – и в эпоху Российской империи, и в период предвоенной Эстонской Республики, и в годы Эстонской ССР, и после восстановления независимости.
Пытаясь понять, почему именно сейчас вновь встает вопрос о демонтаже или переносе собора, можно прийти к выводу, что это – скорее желание совершить символический (политический) жест, чем реальная необходимость улучшить архитектурный облик города.
А не кроется ли истинная причина в душевной бедности, которая, кажется, мучает часть наших соотечественников – в неспособности принять многогранность истории, ее неудобные пласты и противоречия?
Когда Монтень писал о душевной бедности, он, вероятно, имел в виду узость мышления, недостаток идей и эмпатии. Сегодня к этому можно добавить и неумение принимать болезненные и сложные периоды в истории страны. Должна ли наша реакция на сложный исторический пласт заключаться в его уничтожении? Или нам стоит научиться жить с ним, понимать его, расти через него?
Русская православная церковь напротив здания нашего законодательного собрания – не просто отдельное строение. Это часть нашей коллективной памяти. Она отражает историю Эстонии на перекрестке империй, где политические режимы сменяли друг друга, но жизнь людей и культура, присущая как эстонцам, так и русским, продолжалась, оставаясь самой жизнеспособной.
В песках времени исчезли ливы, прибрежные шведы, балтийские немцы и, возможно, еще несколько народов, когда-то живших на нашей земле. Неужели мы действительно хотим превратить нашу историю в черно-белый нарратив, где все, что не вписывается в нашу сегодняшнюю картину мира, должно быть стерто?
Достаточно сильна, чтобы сохранять разнообразие
Здесь я вспоминаю кадры 2001 года, когда боевики Талибана взорвали два монументальных скальных изваяния VI века в афганской провинции Бамиан, известных как Бамианские будды. Подобное происходило и в других местах.
Например, в турецкой Каппадокии есть множество высеченных в скалах пещерных церквей, стены которых покрыты богатыми фресками с библейскими сценами. При внимательном рассмотрении можно заметить, что многие росписи повреждены, и что особенно странно – вандалы чаще всего уничтожали глаза, из-за чего во многих церквях Каппадокии святые и ангелы смотрят на нас пустым взором.
В Европе множество русских православных церквей, построенных в разные эпохи – как до, так и после Первой мировой войны. Крупнейший православный храм Северной и Западной Европы, как утверждается, находится прямо через залив – Успенский собор в Хельсинки. Русские православные соборы, церкви и часовни можно найти в Париже, Лондоне, Стокгольме, Копенгагене, Дрездене, Веймаре, Тронхейме и других городах. Особенно много их в США, и в первую очередь на Аляске.
Если в Эстонии однажды решат, что православный храм на Тоомпеа должен исчезнуть, то что тогда должны сделать русские по ту сторону границы – разобрать на части построенную петербургскими эстонцами церковь Святого Иоанна и привезти ее на грузовиках в пункт пропуска Нарва-Ивангород, чтобы заново возвести где-нибудь в Нарве или другом месте Эстонии?
Если мы начнем вырезать, замазывать, сносить каждый памятник или церковь, напоминающие нам о неудобных временах, то из чего в итоге будет состоять наш город и страна в целом? Станут ли они местом, где история стерильна, одномерна и скучна? Именно противоречивые пласты придают городу и всей стране глубину и характер.
Если мы строим свою идентичность только на том, что хотим помнить, велик риск искажения целостной исторической картины. Истинная зрелость человека и общества заключается не в избирательной памяти, а в способности примириться со сложностью своей истории и судьбы. Разве Эстония не должна быть уже достаточно сильной, чтобы сохранять разнообразие смыслов своего прошлого, не боясь, что они как-то повлияют на нашу нынешнюю идентичность и сущность?
Если мы гордимся тысячелетней культурой, разве не должны мы уметь выносить и некоторые более тяжелые исторические наслоения?
Противоречия человеческих отношений и истории
Возможно, душевная бедность как раз и заключается в том, что мы не способны видеть окружающий мир как постоянно меняющийся и развивающийся организм, где все части – даже те, что кажутся нам сейчас неудобными – важны. Может, пришло время начать лечить свою душевную бедность и научиться жить со своей историей, вместо того чтобы постоянно бороться с ней?
Для облегчения душевной бедности, пожалуй, стоит взглянуть дальше Эстонии и России.
Например, в Японии существует традиция бережно хранить и чинить старые вещи до тех пор, пока они хоть для чего-то годятся. А если они уже никуда не годятся, их все равно можно использовать – хотя бы как украшение.
Такой подход в Японии даже имеет свое название – ваби-саби (wabi-sabi), мировоззрение традиционной эстетики, где ценятся несовершенство и непостоянство, где красота видится в мимолетности природы, незавершенности и изменении. Его признаки – неправильность, неотесанность, простота, скромность, сдержанность и дружелюбная близость к природным явлениям.
Несмотря на то, что у японцев и русских в разное время были трения (возможно, даже больше, чем у эстонцев и русских – вспомним Русско-японскую войну 1904–1905 гг., битву на Халхин-Голе 1939 г., спор из-за Курильских островов, из-за которого до сих пор нет мирного договора между Японией и Россией), в токийском районе Тиёда, где расположены парламент Японии, Императорский дворец, храм Ясукуни в честь павших японских воинов и большинство министерств, можно найти и освященный в 1891 году Воскресенский собор. И никто не слышал, чтобы его собирались демонтировать или переносить, несмотря на заявления или подписанные документы Владимира Путина или других представителей нынешней российской власти.
От душевной бедности можно удивительным образом избавиться – или хотя бы обойти ее, – если мы осмелимся признать и принять сложность человеческих отношений и истории во всех ее противоречиях и слоях. Александро-Невский собор принадлежит Тоомпеа не как чужеродный элемент, а как свидетель нашего многослойного прошлого – того, как разные политические силы и культурные традиции формировали Эстонию на протяжении веков. Понимание, принятие и примирение с этим – не слабость, а признак зрелости.
А может, Монтень ошибался в своей категоричной оценке? Душевная бедность – не обязательно что-то окончательное и неизменное.
Истинная и неизлечимая бедность – это наша неспособность видеть мир как постоянно меняющуюся и богатую мозаику, где каждый исторический слой, даже самый болезненный, помогает понять и наше сегодня.
