В общем, женщина оказывается на грани срыва, и при этом верит, что это с ней что-то не так. Под конец выясняется, что муж – преступник, который каждую ночь ищет на чердаке дома спрятанные драгоценности, и из-за того, что он там включает свет, освещение в доме становится тусклым – газа не хватает. Тех, кто пьесы не читал и фильма не видел, успокою – злодея арестовывают, Пола спасается. Но важно не это. Важно, что от названия пьесы и фильма происходит термин «газлайтинг», обозначающий форму психологического насилия, при котором его инициатор:
- * заставляет жертву усомниться в своей памяти,
- * преподносит жертву как неумного человека, о котором нужно заботиться,
- * подчеркивает его мнимую некомпетентность,
- * отрицает чувства и факты, которые важны для человека.
Реформа как газлайтинг
Параллель с газлайтингом и школьной реформой возникла у меня в голове во время обсуждения в эфире одного телешоу последнего мониторинга интеграции, когда Ирене Кяосаар (ныне руководитель Фонда интеграции, много лет проработавшая в Министерстве образования) в очередной раз порадовалась, как растёт число русских детей в эстонских школах. Конечно, растёт – в том числе за счет тех, кому физически не оставлено другого выбора: из разных городов одна за одной приходят новости о закрытии очередной русской школы. Лучше этого только аргумент, который мы слышим от политиков разного уровня в течение многих лет – что об эстонизации образования мы «давно договорились». Тогда я усомнилась, имеет ли такая параллель право на существование, ведь в случаей с газлайтингом мы привыкли говорить о межличностных отношениях, а тут политика. Однако оказалось, что газлайтингу как политической манипулятивной стратегии посвящен добрый десяток монографий, и все встало на свои места.
Объясню, почему. Эстонский язык как язык обучения в гимназии появился в Законе об основной школе и гимназии в 1993 году. Да, по факту закон не действовал, но он сработал как ружье, висящее на стене в начале пьесы – собственно, как и было задумано. Напомню, что тогда же в Конституции Эстонии появилась знаменитая преамбула о сохранении эстонского народа и культуры на века. Та самая преамбула, которая со временем вытеснила из умов большого числа наших сограждан все остальные параграфы Конституции, и когда позднее, в 2007-м, ее дополнили словами про эстонский язык, мы даже этого не заметили. Следует признать, наши первые националисты были не дураки и весьма умело закладывали в основы законодательства бомбы, которые позволили бы и в будущем, когда русские получат право голоса, сделать все, чтобы максимально ослабить русскую общину.
Итак, Рийгикогу, избранный в 1992 году, узаконил, что языком обучения в гимназии является эстонский. Ружьё заняло своё место на стене.
Для справки: в 1992 году правом голосовать на парламентских выборах в Эстонии могли воспользоваться 689 319 человек. А воспользовались 467 628, что при населении 1 554 878 составило 29%. Меньше трети населения. Уже через два выборных цикла, в 1999 году, количество имеющих права голоса на парламентских выборах увеличилось до 857 270. Рост – 24%, и вовсе не за счёт увеличения численности населения, народу как раз стало меньше. В основном – за счет натурализации. А уж к 2011 году до выборов были допущены 913 346 (плюс ещё 6%). И всякий, кто сегодня утверждает, что закон 1993 года, принятый парламентом, за который теоретически могли проголосовать 44% населения (против 62% в 1999‑м и 68% в 2011-м), положил начало процессу перехода на основании некоего консенсуса, – газлайтер в чистом виде. Потому что решение было принято а) без общественного обсуждения, б) парламентом, который чисто технически не мог представлять интересы русской общины и в который не было избрано НИ ОДНОГО русского депутата. Все дальнейшие шаги на ниве ликвидации русского образования были логическим продолжением того, самого первого, закона, и всегда сопровождались мантрой про давний уговор.
Сегодня, помимо ссылок на некую давнюю договоренность (дорогая, тебе показалось, ты просто устала) сторонники ликвидации русского образования опираются на данные социологических опросов. В частности, мониторинга интеграции, из которого вроде бы следует, что 66% неэстонцев считают, что «эстоно-язычное образование должно начинаться в детском саду». Однако из вопроса неясно, должно ли оно на эстонском и продолжаться, или речь о том, чтобы заложить некую базу, опираясь на которую впоследствии можно будет выучить язык, на нем не учась. В пользу этой версии говорит тот факт, что лишь 29% неэстонцев – за эстоноязычные сады. А остальные – за двустороннее погружение, русские садики и двуязычные садики.
Чем ближе к школе, тем меньше и оптимизма. В части основной школы предпочтение неэстонцев таковы:
- – 32% – русская школа, где часть предметов на эстонском (сколько, не уточняется)
- – 20% – эстонская, но углубленное изучение русского (в каком объеме, не уточняется)
- – 17% – чисто эстонская школа
- – 12% – чисто русская школа
- – 9% – класс погружения
Но даже в этих цифрах я бы усомнилась. Предположим, я мать условного семиклассника из Тапа, где русскую школу угробили много лет назад. И вот вы в опросе предлагаете мне все эти варианты. Это… ну как если бы я стояла перед прилавком с сосисками и сыром, а меня бы спросили, не хочу ли я икры. Хочу. Но придется брать сосиски. Или сыр.
Психологический стресс
Еще один аргумент в пользу эстонского образования – мой любимый! – о конкурентоспособности. Он блестяще сформулирован Керсти Кальюлайд в интервью Дельфи, когда она комментирует утверждение о том, что русская женщина в Эстонии – самая незащищенная. «У этой русской женщины есть вариант все изменить – это знание эстонского языка!». Очевидно, говоря это, президент (да не она одна, конечно) искренне считает, что наставляет нас на путь истинный. Сами-то мы не знаем, как устроена жизнь и как решить свои проблемы. Неумные люди, о которых нужно позаботиться.
Ерунда. Для одной русской женщины оно, может, и сработает. Для десяти, для ста. Но для всех – нет. Низкооплачиваемые места на рынке труда не исчезнут, если все заговорят на эстонском. Изменится набор признаков, вытесняющих тебя именно в этот сегмент рынка труда. А с учетом огромной националистической инерции, заложенной отцами-основателями в 1992-м, несложно предсказать, что набор этот еще многие годы будет включать в себя неэстонское происхождение. Вне зависимости от того, на каком языке ты учился в школе.
Что у нас еще осталось из дежурного арсенала газлайтера? Ах да, отрицание чувств и фактов, которые важны для человека. Заглянем в мониторинг интеграции.
- - 51% неэстонцев считает, что обучение на эстонском – это психологический стресс
- - тот же 51% считает, что такое обучение препятствует получению знаний по предметам
- - 37% – что оно мешает ребенку знать родной
- - 35% – что оно угрожает культурной идентичности.
Каков ответ партии премьер-министра? Дорогая, тебе показалось. Ты просто не знаешь, что для тебя лучше. Или – кровь из носу ликвидировать все русское образование к 2035 году.
Так что да, вся эта история с переводом школ на эстонский язык обучения – не что иное как, извините, «проявление власти и контроля в насильственных отношениях».
Что с этим делать? План может быть такой:
- – Анализировать, каковы на самом деле ожидания русских родителей. Не эстонского общества, а вот этой конкретной группы налогоплательщиков. И учить эстонский
- – Считать, сколько нам нужно русских школ и определять, где они останутся. Если надо, думать о создании интернатов для гимназической ступени. И учить эстонский
- – Составлять программу развития русской школы Эстонии. И учить эстонский
- – Бороться за то, чтобы государство создавало все условия для сохранения и развития русской интеллигенции. И учить эстонский, без которого невозможно защитить свои права.
